Драконы в изложении Тимофея из Газы "О животных"

8. Драконы - враги слонов и часто убивают их, но и сами погибают от них.

9. Драконы имеют драгоценные камни в глазах.  Индийцы с помощью колдовства усыпляют и убивают их и вынимают камни. Но часто охотники похищаются драконами в их логовища и погибают.

10. Индийцы,  поедая сердце или печень драконов,  [обретают способность] понимать диких животных, издающих звуки.

11. На спинах у слонов находятся деревянные башни,  наполненные воинами, и [слоны] сражаются.

12. Слоны боятся свиней и мышей.

25.8. Образ слона в книге Тимофея отличается как от рациональных по своему духу описаний античных авторов, так и от символических толкований христианских авторов, представленных, в первую очередь, греческим «Физиологом». Однако тема вражды слона с драконом является общей для всего круга источников. Миф о вражде слона с драконом (змеем) намного древнее любой из его письменных фиксаций. Слон в этом случае выступает как животное нижнего (водного) мира; ср. характерную для древнеиндийского языка многозначность слова naga «слон-змей». С другой стороны, слон является священным животным, на котором ездит бог грозы Индра. В ряде гимнов «Ригведы» содержатся фрагменты мифа о поединке Индры со змеей-пожирательницей, вызывающей засуху. Слона следует рассматривать как боевого помощника Индры (змей в этом случае выступает как существо, преградившее течение вод). Победа над ним приравнивается к космогоническому акту перехода от хаоса к космосу, к процветанию и плодородию. Что же касается тех культурных традиций, в которых эти животные не представлены в повседневной реальности, то в них космогонический миф перекодирован в сакральный зоологический сюжет. Слон и дракон, являясь космическими символами в индийских мифах, в античных и средневековых западных бестиариях предстают как реальные животные, связанные загадочной войной. Сюжет, зафиксированный Плинием, более чем на тысячу лет определил восприятие этой темы в западной традиции. «В Индии водятся самые большие слоны, так же как и драконы, которые находятся с ними в постоянной вражде; они такой необычайной величины, что могут легко обвиться вокруг тела слона и задушить его в своих кольцах. Борьба заканчивается смертью обоих противников, потому что побежденный слон, падая на землю, сокрушает своим весом дракона, обвившегося вокруг него. В Эфиопии водятся драконы не столь большие, как в Индии, но все-таки [достигающие] двадцати локтей в длину» (Плиний. VIII. 11). Современник Плиния, римский поэт Марк Анней Лукан, описывая ливийских змей, отличает их от драконов, способных задушить в своих объятьях могучих быков и слонов. У Лукана еще сохраняется представление о драконах как божествах:

Вы же, везде на земле божества, ползущие мирно,

С телом блестящим своим в золотых отливах — драконы, —

Африка знойная вас смертоносными делает: вьетесь

В воздухе вы на крылах и, стада преследуя, часто

Даже могучих быков в объятиях душите грозных.

Слон не спасется от вас: вы всем посылаете гибель,

И для того, чтоб убить, не нуждаетесь вовсе в отраве.

Лукан. Фарсалия IX. 700-733.

Описывая животных западного побережья Африки, Страбон замечает: «Артемидор упоминает также змей длиной в 30 локтей, которые одолевают слонов и быков; он проявляет сдержанность, по крайней мере, определяя размеры змей в этой части света, потому что гораздо более сказочны индийские змеи, а также ливийские, на которых, говорят, растет даже трава» (Страбон. XVI. 4. 16). Диодор Сицилийский, которому известны сведения Артемидора, отвергает их правдоподобность. Павсаний, в свою очередь, заявляет: «Змей больших, в тридцать и более локтей, которые водятся у индусов и в Ливии, эпидаврийцы считают другой породой, а не [священными] „драконами"» (Павсаний. II. 28. 2). Любопытно, что в древнеегипетской «Сказке о потерпевшем кораблекрушение» мореход видит змея, тело кото­рого составляло тридцать локтей[1]. Остается загадкой, почему драконы обычно имеют длину в тридцать локтей. Античную традицию подхватывает арабский мистик и врач Ибн Сина (Авиценна). В «Каноне» Ибн Сины, в разделе «Общее рассуждение о ядах», драконы предстают как разновидность гигантских змей; параграф имеет подзаголовок: «Разновидности змей, которые, когда укусят, приносят вред вследствие ранения, а не сколько-нибудь сильного яда. Это змеи с очень крупным телом. Драконы»: «Говорят: „самая мелкая разновидность драконов, как свидетельствует один из врачей, имеет пять локтей длины, а крупные бывают от тридцати локтей и больше". Говорят: „у дракона два больших глаза, а под нижней челюстью выступ вроде подбородка; у него имеются большие клыки". Некоторые говорят, что драконы изобилуют в области Нубии и в Индии, и индийские драконы больше; нубийские, которые водятся в странах Азии, бывают до четырех локтей длиной, а индийские — это те, что очень велики» (Ибн Сина. Канон. IV. 6. 3. 52).

В описании путешествия Аполлония Тианского по Индии сообщается: «Равнинная змея достается охотникам, когда она нападает на слона, ибо это причиняет гибель обоим» (Флавий Филострат. III. 7). В христианской версии поединка, представ­ленной «Физиологом», победа однозначно на стороне слона, «и когда он находит змею, то топчет ногами и убивает ее» (Физиолог, с. 152), ибо слон означает Адама, поднятого после грехопадения уничижением Христа.

Для римской культуры описание поединка слона с драконом было одной из метафор Индии. Так, Апулей во «Флоридах», перечисляя богатства и чудеса Индии, удивляется нравам гимно-софистов, а не сражениям драконов со слонами: «Там огромные драконы с гигантскими слонами сражаются на равных, с обоюдною смертельною опасностью: дракон скользкими кольцами обвивает слона и сдавливает, ни шагу ступить, ни чешуйчатые узы сорвать цепкого змея, так что слону не остается иного средства к отмщению, нежели рухнуть громадным своим телом наземь и пытаться всею тушею раздавить оплетшую его гадину» (Апулей. Флориды. 6). Особую версию поединка излагает Филон Александрийский: «Нечто подобное, как рассказывают, происходит и со змеями в Индии. Взбираясь на самых больших животных, слонов, и цепляясь за спину или брюхо, они припадают к первой попавшейся жиле, ненасытно присасываясь к ней с сильным шипением и свистом. Слоны, ослабевая, некоторое время противятся, топчутся от безысходности и бьют себя хоботом по бокам, чтобы сбросить змей, но затем, навсегда покинутые жизненной силой, оказываются уже не в состоянии прыгать, стоят, сотрясаемые дрожью, ноги у них слабеют и они в судорогах погибают от малокровия. Но падение слона ведет и к погибели змей, виновниц его смерти, и вот почему. Не имея больше пищи, они всячески стремятся отцепиться и освободиться от своей жертвы, но, придавленные тяжестью слона, расплющиваются, — особенно если почва попадается твердая и каменистая. Извиваясь и всеми способами стараясь выбраться из-под давящего на них бремени, они ослабевают в бессильных и бесплодных судорогах и наконец (подобно тем, на кого падают камни или неожиданно рушится стена) погибают от удушья, не в силах даже поднять голову» (Филон Александрийский. О вечности мира. 23—24)[2].

25.9. В уже упоминавшейся древнеегипетской «Сказке о потерпевшем кораблекрушение» волшебный змей выглядел так: «Борода его велика, более чем в два локтя. Тело его оправлено в золото. Обе брови его из лазурита настоящего». В восприятии римлян драконы выглядели как божества с телом блестящим, в золотых отливах. Драконы обладают огненной природой[3], видимо, поэтому их тела блестят, а в глазах скрыты драгоценные камни. О лучезарной природе драконов свидетельствует следующий фрагмент «Финикийской истории» Филона Библского: «Первое, самое божественное, — змей, имеющий вид ястреба, весьма красивый. Всякий раз, как он открывал глаза, он наполнял все в своей первозданной стране светом, и [наоборот], наступал мрак, лишь только он их закрывал. Эней намекнул также, что это существо огненное, в силу того, что о нем говорят, будто оно озарило. А «озарять»   — свойство света»[4].

Рассказ Тимофея об индийских драконах заимствован из книги о путешествии Аполлония Тианского (Флавий Филострат. III. 7). По сведениям Флавия, у горных индийских драконов следующий вид: «Чешуя их блистает серебром, а в зеницах очей заключены самоцветы, о коих рассказывают, будто они обладают чудодейственной силой во многих таинствах». Далее этот автор поясняет, в чем состояло чародейство индусов, охотящихся на драконов: «Они кладут перед змеиным логовом алый плащ, затканный золотыми письменами, чародейство коих нагоняет сон, и так побеждают змею с вечно бдящим взором, баюкая ее пением многих сокровенных заклинаний: под действием оных тварь высовывает шею из логова и засыпает прямо на письменах — тут-то индусы, набросившись на спящую, бьют ее топорами, а затем, отрубив голову, добывают находящиеся в ней самоцветы. Говорят, будто в головах у горных змей хранятся светловидные камни, переливающиеся всеми цветами радуги и обладающие сокровенной силой, — вроде того, какой был якобы в перстне у Гига[5]. Впрочем, часто случается и так, что, несмотря на топор и ворожбу, змея, схватив индуса и увлекая его за собою, уползает в логово, едва не сотрясая горы» (Флавий Фшгострат. III. 8). Любовь к музыке и пению присуща всем драконам, в том числе китайскому, а также древнегреческим — Тифону и Дионису-Загрею, зачарованному звуком погремушки и убитому. Плиний (Плиний. 32. 158) со слов Сотака передает, что персидский камень «драконит» получается из застывшего мозга драконов: последний якобы затвердевает лишь тогда, когда голова отсечена у живого экземпляра, для чего драконов предварительно усыпляют сонною травой. Современник Флавия Филострата, Тертуллиан, автор первых христианских апологий, смотрел на эти вещи несколько иначе: «Говорят, что самоцветы извлекают даже из головы змей, так же как в головном мозге рыб находят некое камневидное образование. Только того христианке и не хватало — носить украшения от змеи! Как может она попирать голову дьявола, если из головы его делает украшения себе на шею и даже на голову?» (Тертуллиан. О женском убранстве. I. 6). Исследовательский интерес античных авторов к драконам сменится у христианских писателей нездоровым интересом к дьяволу в образе дракона. Эпоха христианства открыла новую страницу в драконоведении, превратив фантастическую рептилию из достойного соперника в исчадие ада.

Счастливое исключение представляет творчество испанского епископа Исидора Севильского, который дает классическое опи­сание дракона: «Дракон (draco) больше всех гадов или даже всех животных на земле. Греки называют его бракшу: от этого слова латынью, как уже сказано, заимствовано имя „дракон". Он часто, покинув пещеры, носится в воздухе, возмущая его. У дракона есть гребешок, небольшой рот и узкие отверстия, через которые он вдыхает воздух и высовывает язык. Сила его не в зубах, а в хвосте, и вред он наносит скорее ударами, нежели укусами. В отношении яда он безвреден, но для причинения смерти яд ему не нужен, так как он убивает жертву сдавливанием. Из-за этого даже слон подвержен опасности, несмотря на величину тела. Ведь, спрятавшись у тропинок, по которым обычно ходят слоны, дракон обвивается узлами вокруг их голеней и убивает удушьем. Рождаются драконы в Эфиопии и Индии в самый зной середины лета» (Исидор Севильский. XII. 4. 4—5).

25.10. Ср.: Об индийцах «говорят, будто они понимают наречия и на­мерения зверей, потому что едят змеиное сердце и змеиную печень» (Флавий Филострат. III. 9). Мотив вещего знания исследован В. Я. Проппом, по мнению которого, знание языка зверей и птиц приобретается не только тем, что герой сказки пожирается и выхаркивается змеем, но и тем, что он, наоборот, сам съедает какую-либо частицу змеи. Таким образом, посвящаемый приобретает магические способности, в первую очередь, охотничье умение подчинять себе зверей[6].

25.11.  Ср.:  «Ловят их для военных надобностей, ибо они идут в бой, неся на себе башню, в коей могут вместиться разом десять или пятнадцать индусов, которые стреляют из луков и мечут копья, словно из крепости. Да и сам слон владеет хоботом как рукой, пользуясь им для метания копий» (Флавий Филострат. II. 12). «Встав  на  задние  ноги,  они  хоботом  опрокидывают  башенные зубцы и вырывают деревья с корнем. (...) Кроме того, слоны так легко приручаются, что их обучают даже метать в цель камни и пользоваться оружием; они прекрасно плавают. Колесница со слонами  считается у индийцев  величайшей  ценностью»   (Страбон. XV.  1. 43). О том, с какой яростью сражались боевые слоны, можно судить по описанию битвы между Антиохом II Великим и Птолемеем IV при Рафии,  в Палестине,  на границе с Аравийской  пустыней  в 217 г.  до н. э.  «Некоторые слоны  Птолемея бросились на врагов; помещавшиеся на слонах воины доблестно сражались с башен; действуя сарисами[7]    на близком расстоянии, они наносили удары друг другу, но еще лучше дрались животные, с ожесточением кидаясь одни на других. Борьба слонов происходит приблизительно таким образом: вонзивши друг в друга клыки и сцепившись, они напирают со всею силою, причем каждый желает удержать за собою занимаемое  место,  пока  не одолеет сильнейший и не отведет в сторону хобот противника. Лишь только победителю удается захватить побежденного сбоку, он пробадывает его клыками подобно тому, как быки пробадывают рогами.  Птолемеевы слоны большей частью страшились битвы,  что бывает обыкновенно с ливийскими слонами. Дело в том, что они не выносят запаха и рева индийских слонов, пугаются, как я полагаю, роста их и силы и убегают тотчас еще издалека. Так случилось и теперь» (Полибий. V. 84—85).

На глубинном, подсознательном уровне представителями средиземноморской культуры образ слона воспринимался как немотивированный знак чрезвычайной опасности. Об этом свидетельствует толкование снов Артемидора: «Слон, если он приснится не в Ливии и не в Индии, означает опасность и страх из-за своей кожи и величины, ибо это животное страшное, особенно для людей, непривычных к его виду. В Индии же слон означает хозяина, царя и важного человека; поэтому когда слон послушно и безопасно несет своего седока, то это пророчит благодеяние с их стороны, а когда вредит ему, то вред» (Артемидор. Сонник. II. 12).

25.12.  В рукописи стоит «мухи»; чтение «мыши» восста­навливается издателями со ссылкой на Плиния (VIII. 29). О том, что слону страшна мышь, пишет и Василий Великий  (Василий Великий. Шестоднев, с. 169). По мнению Сенеки, «тут нет ни чего удивительного: неразумные существа боятся пустяков. Движение колесницы и вращение ее колес заставляет львов забиваться назад в клетку; слоны пугаются поросячьего визга» (Сенека. О гневе. II. 11). В «Геопониках» сообщается, что «бес­нующийся слон становится смирным, если видит барана, и что он начинает дрожать, услышав голос молодого поросенка» (Геопоники. XV. 1. V). Благодаря автору «Геопоник» мы знаем, что такого рода сведения были связаны с теорией природных «симпатий» и «антипатий» и исследованию не подлежат. Древность этих представлений подтверждается тем, что они от­ражены уже в одной из басен Эзопа: «Животные держали совет, кого избрать царем, и слон с верблюдом выступили и спорили друг с другом, думая, что всех превосходят и ростом и силою. Однако обезьяна заявила, что оба они не подходят: верблюд — оттого, что не умеет гневаться на обидчиков, а слон — оттого, что при нем на нас может напасть поросенок, которого слон боится. Басня показывает, что часто малая помеха останавливает большое дело» (Басни Эзопа. 220). Согласно сведениям Элиана. иногда свиней даже выпускали в сражении против строя неприятельских слонов (Элиан. О природе животных. 1. 38; 16. 36). В персидской космографии описание слона отражает индийскую традицию: «Слон не испытывает страха перед другими животными и зверями. Боится он только кошки» (Чудеса мира. 175).

(с)  Тимофей из Газы «О животных» перевод А.Г. Юрченко в кн.: Тигрица и грифон: Сакральные символы животного мира. - СПб.: "Азбука-классика"; "Петербургское востоковедение", 2002.

ГЛАВНАЯ